Федоров Георгий Николаевич

1912 - 1997




Воспоминания об отце и нашем пребывании в Германии:

Едем в ГДР

  Весной или летом 1954 года отец принес нам радостную новость – его полк отправляли в Германскую Демократическую Республику – ГДР. Первые квартирьеры, возвратись оттуда, описывали все в Германии в самых радужных красках. Они привезли с собой тамошнюю валюту – марки и алюминиевые пфенниги, которые все с любопытством рассматривали. Полк в полном  летном составе в ГДР перелетел, а семьи долго ехали в двухосных вагонах-теплушках с нарами на две семьи вместе со своим скарбом. Штабной и технический состав полка с полковым имуществом двигался отдельными от нас эшелонами. Иногда эшелоны останавливались вместе, и тогда отец прибегал нас проведать.

  Жили тогда офицеры бедно, мебель в квартирах была казенной, да и сами квартиры были казенные. Поэтому вещей с собой было мало, собственно и купить что-то из носильных вещей в послевоенной разрушенной стране было трудно. Больше одного - двух лет в одном гарнизоне тогда офицеры не служили, поэтому, помниться, все переезды делались налегке – вещи не успевали накопиться. Ехали через Польшу, запомнились польские железнодорожные вагоны с одноглавым белым орлом Пястов. Останавливались редко, где-то в малонаселенной местности, часто в лесном массиве. Как я думаю, соблюдался режим секретности в передислокации. Но вообще, это было первое настоящее путешествие, тем более за границу.

   Польско-немецкую границу мы пересекли ночью и уже ранним утром мы прибыли  на разрушенный почти до основания  вокзал или склад военного городка близ маленького немецкого городка Вернойхена. Нас встречал отец. Вот мы уже разгружаем и заносим домашние вещи в относительно большой двухэтажный, оштукатуренной под «шубу» и весь увитый плющом дом,  с красной черепичной крышей, с одним подъездом с правой стороны здания.   Недалеко от дома проходили аллеи из плотно посаженных пирамидальных тополей и кипарисов. А сразу за домом располагался огромный, по крайней мере, мне он казался таким тогда, одичавший яблоне – черешневый сад, с зарослями такой же одичавшей садовой земляники. Мы, мальчишки, в дальнейшем плотно занимались этими, еще зелеными фруктами летом, да так, что ни одно яблочко, черешенка или земляничка не достигала спелости, а исчезала в наших пучившихся от этой зелени животах. А наши матери и отцы любили в свободное время,  летом, позагорать там.

 

Мы в Германии.

 

    И так, нас разместили на втором этаже здания бывшего холостяцкого офицерского общежития  немецких авиаторов истребительной школы 01, начавшей свою историю с 1937 года, как я потом выяснил в Интернете.

     Здесь я немного нарушу хронологию своего рассказа, и упомяну об одном случае, случившимся  пятьдесят лет спустя. Мы с женой приехали встречать Новый год в Подмосковье, к семье нашей единственной тетушки, с которой мы всегда поддерживаем самые теплые отношения. На встрече Нового года присутствовала подруга тети, много лет проведшая, как выяснилось, в ГДР, в качестве вольнонаемной гражданской служащей в военном городке. Я с интересом стал расспрашивать, в каком месте она служила. И вдруг она  называет наш городишко в ГДР. Взволнованно начинаю расспрашивать, в каком доме она там жила – и отказываюсь верить ответу – она жила лет на 15 позднее в нашем же доме, вот только квартиры не совпали.    Кто бы рассказал – не поверил бы, совершенно статистически невероятно  событие.

     И еще одно событие, на эту же тему, которое буквально потрясло всю мою душу. Воспоминания о золотом детстве в Вернойхене были самыми дорогими, согревающим душу «во дни торжеств и бед народных». Кроме вышеуказанных сведений, других я о первом, оставшимся глубоко в памяти, городе детства, не имел. И они уже давно транслировались в традиционный пакет видеорядов, которых можно было прокручивать в своем воображении.

    Бронзовый олень на площади, подаренный по слухам немецкой авиационной части самим Герингом, непонятного назначения бетонный куб без окон близ аэродрома, высотой этажей 5, сам военный городок и различные случаи, происходившие в нем со мной, частично рассказанные в этом опусе. Все это было давным-давно. Кажется, это останется со мной навсегда, неизмененным, вечным, застывшим в том времени. И вдруг во время написания этого произведения я зашел в Интернет, чтобы уточнить написание слова гаштет и буквально подпрыгнул. Это слово упоминалось в сайте учеников бывшей 27 школы в Фюрстенвальде, ГДР, неподалеку располагался и г.Вернойхен. Из чтения этого сайта я узнал, что уже года четыре организовалось движение бывших учеников школ ГСВД (ЗГВ). Со своими форумами, списками, фотоальбомами, перепиской и встречами через много лет в нынешних странах  СНГ, обломках прежде могучей военной державы СССР, победившей фашизм.  Некоторые «счастливцы» даже умудрились побывать в теперешние времена на место прежних военных городков, где они когда-то жили. Но я им не очень завидую, уж очень не к лучшему изменились эти места.

    Эти бывшие школьники в большинстве сохранили, как и я, самые теплые воспоминания о времени, проведенном в ГДР.

    Я думаю, что сыграла роль оторванность нас, этих детей, от родины, их ограниченная численность в каждом городке, где все почти всех знали, если не по имени, то в лицо. Все они были детьми офицеров,  достаточно обеспеченных. Жизнь в городках проходила спокойно, без всяких эксцессов, все дети представляли, в сущности, один социальный слой. Вот все эти причины, по моему, привели к тому, что почти у всех об этом времени остались самые отрадные воспоминания, дружеские привязанности не забылись.

    И вот я уже нашел свою школу, прогулялся по улицам городка с помощью Гугла, нашел свой дом – это было вторым потрясением, душа пела от казавшейся немыслимой встречи с детством через пятьдесят лет. Фотографии тех времен, знакомые до боли места. Правда, никого из своих знакомых того времени в списках учеников я не нашел, не было даже просто ребят тех лет,  все списки начинались года с 66, через 10 лет после моего отъезда. Подумав, я понял ситуацию – мало дружит  наше поколение с компьютером и Интернетом, поэтому и такой результат. Да и время прошло много – более полувека.

   Поразили фотографии сегодняшнего времени городков – полная запущенность, дома стоят частью пустыми, с выбитыми окнами, двери и окна часто забиты досками, дороги и дорожки зарастают травой и деревьями,. Не смогли немцы сразу переварить такое крупное наследие Советской Армии - ведь только боевой состав насчитывал до четырехсот тысяч, а еще семьи, вольнонаемные…Общее количество больше миллиона. 6 различных армий, более 100 школ в городках – данные взяты в сайтах.

 

Первые впечатления, радости и огорчения.

 

    Общежитие, где мы расположились, состояло из небольших комнат для семей без детей и для малодетных семей,  располагавшихся по обоим сторонам широкого коридора. В конце коридоров располагались большие комнаты-туалеты, совмещенные с установленными там же фарфоровыми ваннами. Впрочем,  то ли не работала канализация, то ли общее расположение всех удобств вместе командование посчитало неприемлемым – ведь раньше здесь проживали только холостые летчики, но туалетные комнаты закрыли. А за домом воздвигли обычные русские дощатые очковые туалеты с выгребными ямами. Мытье тел же отправлялось в обычной русской бане, переоборудованной по такому случаю из подходящего помещения близ аэродрома, с женскими и мужскими днями. Сначала я ходил по малолетству в баню с мамой, потом некоторые женщины стали протестовать, говоря, что он (я) уже все понимает. В ту пору я понятие не имел, о чем они говорят, но, тем не менее, меня стал водить с собой в баню отец. Наивность нашего изолированного детского коллектива была потрясающая. Только где-то в классе втором старший мальчик, ученик 5-6 класса собрал нас, малолеток, в оставшемся от войны блиндаже и рассказал, а как мог и показал, откуда и как берутся дети. Мы не все поняли, и кто-то из нас тут же поделился по глупости сокровенными знаниями с родителями. Последовали неминуемые расспросы, и в результате нашего «просветителя» свои же родители выдрали, как сидорову козу.

    Военный городок был живописный, весь в зелени, уютный, с чистыми асфальтированными дорогами. Чуть подальше от нас располагались две улицы с комфортабельными коттеджами довоенной же постройки для  офицеров с многодетными семьями.

    Первый день на новом месте мне запомнился навсегда. Наскоро разместившись в комнате, размером так 5х3 м, в которой стоял платяной шкаф в углу, стол с парой стульев посередине, две кровати с одной стороны комнаты, да раковина с холодной водой у двери, женщины решили двинуться…ну, куда бы вы думали? Конечно, в местный магазин. Я сопровождал маму. Мы нашли этот магазин у гарнизонной гауптвахты, с огромной тарелкой черной сирены на столбе рядом и раздвижными коваными воротами. Мама с женщинами вошла в магазин, я же остался на улице. Через некоторое время мне надоело ждать, и я зашел в магазин. Мамы нигде не было.  Я решил, что проворонил ее уход и решил двинуться самостоятельно к дому. Дорогу назад я толком не помнил, но тут наткнулся на знакомого военного,  весьма удивленного моим одиночным появлением здесь в первый день приезда в городок. Он проводил меня до дома, где мамы не оказалось. Я сел на лавочку около дома и стал спокойно ожидать прибытие мама. Оно не замедлило  реализоваться. Я увидел группу все тех же знакомых женщин, которые вели под руки рыдающую маму. Да и как же не рыдать, в первый же день исчез единственный любимый сынок, которого она не нашла, спустившись со второго этажа магазина, о существовании которого я не знал.

 

Повседневные армейские будни.



 

   Так мы и зажили на новом месте. Отец с утра уходил на службу, я осенью пошел в первый класс начальной гарнизонной школы, а мама оставалась на хозяйстве.

    Внизу нашего дома, в подвале,  располагался гарнизонный продуктовый склад, куда мы с отцом ходили получать месячный продуктовый паек на всю семью.  В пайке были всевозможные крупы, консервы, соленая треска. Правда, зачастую отец питался в офицерской столовой, которая располагалась рядом с местом его службы.  Можно было паек не получать, а брать за него денежную компенсацию. Помнится, делалось и так и этак, причин не знаю.

     За домом располагались бурты с картошкой. В теплые немецкие зимы не было никакой необходимости в теплых подвалах и погребах – рылись в земле неглубокие широкие траншеи, и туда заводилась картошка. Бурт делался высотой метра полтора над землей, сверху покрывался соломой, а потом слоем земли. Мы, мальчишки, часто наведывались туда для печения картошки. И топливо – солома была рядом. Из-за этого нашего пристрастия весной было несколько пожаров – вокруг буртов по пояс стояла высохшая трава, которая горела, как порох. Помню один такой грандиозный пожар, который тушил почти весь свободный гарнизон в купе с женами и детьми. Положение осложнялось тем, что неподалеку располагалась школа служебного собаководства со свирепыми немецкими овчарками, охраняющими аэродром и далее, через асфальтированную дорогу – подземное хранилище топлива, а в стороне, в сосновом леске - хранилище авиационных боеприпасов. Горело все – трава, кустарник, пламя взвивалось вверх на несколько метров. Выли собаки.  Пожар сам собой закончился, когда пламя пожрало все горючие материалы в окрестностях, остановившись перед естественной преградой – дорогой.

    Конечно, много продуктов, особенно замечательные немецкие сладости – карамельки в пластмассовых коробках (это-то в середине пятидесятых годов!), вафли в шоколаде, или без него – отменная вкуснятина, покупались в гарнизонном магазине. Ну а в немецких магазинах под заказ можно было купить все – до канадской цигейковой шубы, ведь граница с Западным Берлином - зоной союзников СССР по второй мировой, тогда была открыта. Запомнились классические сочные немецкие сосиски «от Мути» - так назывался небольшой немецкий магазинчик – составляющие с пивом настоящее объедение. Замечательное немецкое пиво,  в небольших 350-грамовых бутылочках с многократно закрывающейся-открывающейся  фарфоровой пробкой на проволочном рычаге, бралось отцом в обмен на пустые бутылки с доплатой, целыми авоськами, на неделю. Оно было и светлое, и темное, ну а я получал свои бутылочки с лимонадом.    

    Рядом с нами располагалась солдатская столовая, в которую строем, с песней, ходили солдаты, а в последнее время пребывания в ГДР – под барабан.  Там, в окошке сзади здания,  где разгружался хлеб, мы выпрашивали у хлеборезов ломти свежего ржаного хлеба от больших батонов, испеченных в пекарне, и куски сахара-рафинада. До сих пор во рту стоит кисло-сладкий вкус этого немудрящего, но ужасно вкусного дуэта.

    Там же, в Германии, я, а заодно и вся семья, впервые попробовал банан. Он попался мне в новогоднем подарке на смене 1954 года 1955. Я вытащил этот фрукт, который, кажется не знал даже по названию, и откусил его вместе с кожурой. Естественно он мне не понравился, и я, раздосадованный бросил его с лестничной клетки второго этажа нашего дома, где все мы тогда находились. Выяснилось, что ни отец, ни мать тоже этот фрукт не пробовали, и меня быстро послали вниз. Банан я принес, мы его очистили, и каждый снова попробовал. Помню, что был он маленьким и зеленым. Реакция других не запомнилась, но мне банан не понравился и этом очищенном виде.




 

Я и отец в Германии

 

 

    Хотя отец был очень занят по службе, он, тем не менее, всегда находил время для  меня. Хорошо помню нашу поездку в машине с патрулем из двух солдат, располагавшихся  в кузове. Мы ездили в окрестностях военного городка, «патрулировали», так сказать. Перекусывали в немецких деревенских трактирах, гаштетах, и снова ехали. Шофер сажал меня на колени в безлюдных местах дороги и давал в руки руль, порулить. При этом он всегда говорил: « В твоих руках находится жизнь трех солдат и офицера». И я старательно крутил баранку, стараясь сберечь эти самые жизни.

  Отец прекрасно стрелял. Так, на спор, на стрельбище, он попал в наручные часы из пистолета с пятидесяти метров. Он и меня брал на стрельбище, еще немецкое, у аэродрома, которое представляло собой несколько рядов высоких земляных валов, заросших травой с толстенной, высотой метров 10, бетонной стеной в конце сооружения, построенной для того, чтобы пули при промахах в стрельбе не разлеталась по окрестностям. Отец ложился со мной, сам он держал автомат АК-47 в руках, мне же поручалось самое ответственное – наводка на мишень и, самое волшебное действие – нажатие на курок. АК-47 был в это время секретным оружием, ее носили только в чехлах, все стреляные при стрельбе гильзы, калибра 9 мм, сдавались по счету на склад. При мне, чертыхаясь, старшина после стрельб шарил по толстому войлоку травы, ища недостающие гильзы. Неподалеку от стрельбища, около бани, за колючей проволокой,  стоял большущий фанерный ящик, наполненный всевозможными гильзами, от пистолетных до гильз от авиационных пушек. Ящик охранялся часовым в будке. Пока он там находился, мы ухитрялись пробраться через колючку к ящику и набить карманы гильзами, которые у нас заменяли камни при кидании друг в друга.

    Немцам в это время запрещалось иметь охотничье оружие, и в окрестных живописных и безлюдных лесов, полных грибов и всяческой дичи, охотились цепью, как в атаке на войне, только наши офицеры. Помнится, как кухни в семейных общежитиях были часто много тушек зайцев-русаков и матерых кабанов-секачей с жесткой, как проволока щетиной, которые приносил отец.

    Охотились, в основном, холостые летчики, дичь им разделывать было негде, и поэтому все желающие брали них добычу и тушили зайчатину и кабанятину. Она очень хорошо шла под пиво, по мнению взрослых.

   По выходным, если отец был свободный, мы часто ходили в лес собирать грибы – было много маслят, рыжиков и лисичек в сосняке, белых, подберезовиков, всяческих сыроежек в лиственных лесах.  У отца тогда я получил первые навыки в поисках и определении грибов. Потом грибы сдавались на кухню маме, и она их жарила. Так как она была из степной местности, первые результаты были незавидные, она пережаривала грибы до того состояния, когда их уже нельзя было есть, оставались только какие-то корочки, простодушно объясняя результат процесса словами: - « Я их тыкаю вилкой, а они все сырые ». "

Назад

Hosted by uCoz